Excerpt from The Matisse Stories. This excerpt is from the last story in the collection “The Chinese Lobster”.

‘I have had this rather unpleasant letter which I must talk to you about. It seemed to me important to discuss it informally and in an unofficial context, so to speak. I don’t know if it will come as surprise to you.’
Perry Diss reads quickly, and empties his glass of Tiger beer, which is quickly replaced with another by the middle-aged Chinese man.
‘Poor little bitch,’ says Perry Diss. ‘What a horrible state of mind to be in. Whoever gave her the idea that she had any artistic talent ought to be shot.’
Don’t say bitch, Gerda Himmelblau tells him in her head, wincing.
‘Do you remember the occasion she complains of?’
‘Well, in a way I do, in a way. Her account isn’t very recognisable. We did meet last week to discuss her complete lack of progress on his dissertation – she appears indeed to have regressed since she put in her proposal, which I am glad to say I was not responsible for accepting. She has forgotten several of the meagre facts she once knew, or appeared to know, about Matisse. I do not see how she can possibly be given a degree – she is ignorant and lazy and pigheadedly misdirected – and I felt it my duty to tell her so. In my experience, Dr Himmelblau, a ot of harm has been done by misguided kindness to lazy and ignorant students who have been cosseted and nurtured and never told they are not up to scratch.’
‘That may well be the case. But she makes specific allegations – you went to her studio – ‘
‘Oh yes. I went. I am not as brutal as I appear. I did try to give her the benefit of the doubt. That part of her account bears some resemblance to the truth – that is, to what I remember of those very disagreeable events. I did say something about the inarticulacy of painters and so on – you can’t have worked in art schools as long as I have without knowing that some can use words and some can only use materials – it’s interesting how you can’t always predict which.
‘Anyway, I went and looked at her so-called Work. The phraseology is cating. “So-called”. A pantechnicon contemporary term of abuse.’
‘And?’
‘The work is horrible, Dr Himmelblau. It disgusts. It desecrates. Her studio – in which the poor creature also eats and sleeps – is papered with posters of Matisse’s work. La Reve. La Nu rose. La Nu bleu. Grande Robe bleue. La Musique. L’Artiste et son modele. Zorba sur la terrasse. And they have all been smeared and defaced. With what looks like organic matter – blood, Dr Himmelblau, beef stew or faeces – I incline towards the latter since I cannot imagine good daube finding its way into that miserable tenement. Some of the daubings are deliberate reworkings of bodies or faces – changes of outlines – some are like thrown tomatoes – probably are thrown tomatoes – and eggs, yes – and some are great swastikas of shit. It is appalling. It is pathetic.’
‘It is no doubt meant to disgust and desecrate,’ states Dr Himmelblau, neutrally.
‘And what does that matter? How can that excuse it?’ roars Perry Diss, startling the younger Chinese woman, who is lighting the wax lamps under the plate warmer, so that she jumps back.
‘In recent times,’ says Dr Himmelblau, ‘art has traditionally had an element of protest.’
‘Traditional protest, hmph,’ shouts Perry Diss, his neck reddening. ‘Nobody minds protest, I’ve protested in my time, we all have, you aren’t the real thing if you don’t have a go at being shocking, protest is de rigeur, I know. But what I object to here, is the shoddiness, the laziness. It seems to me – forgive me, Dr Himmelblau – but this – this caca offends something I do hold sacred, a word that would make that little bitch snigger, no doubt, but sacred, yes – it seems to me, that if she could have produced worked copies of those – those masterpieces – those shining – never mind – if she could have done some work – understood the blues, and the pinks, and the whites, and the oranges, yes, and the blacks too – and if she could still have brought herself to feel she must – must savage them – then I would have had to feel some respect.’
‘You have to be careful about the word masterpieces,’ murmurs Dr Himmelblau.
‘Oh, I know all that stuff, I know it well. But you have got to listen to me. It can have taken at the maximum half an hour – and there’s no evidence anywhere in the silly girl’s work that she’s ever spent more than that actually looking at a Matisse – she has no accurate memory of one when we talk, none, she amalgamates them all in her mind into one monstrous female corpse bursting with male aggression – she can’t see, can’t you see? And for half an hour’s shit-spreading we must give her a degree?’
‘Matisse,’ says Gerda Himmelblau, ‘would sometimes make a mark, and consider, and put the canvas away for weeks or months until he knew where to put the next mark.’
‘I know.’
‘Well – the – the shit-spreading may have required the same consideration. As to location of daubs.’
‘Don’t be silly. I can see paintings, you know. I did look to see if there was any wit in where all this detritus was applied. Any visual wit, you know, I know it’s meant to be funny. There wasn’t. It was just slapped on. It was horrible.’
‘It was meant to disturb you. It disturbed you.’
‘Look – Dr Himmelblau – whose side are you on? I’ve read your Mantegna monograph. Mes compliments, it is a chef-d’oeuvre. Have you seen this stuff? Have you for that matter seen Peggi Nollett?’
‘I am not on anyone’s side, Professor Diss. I am the Dean of Women’s Students, and I have received a formal complaint against you, about which I have to take formal action. And that could be, in the present climate, very disturbing for me, for the Department, for the University, and for yourself. I may be exceeding my strict duty in letting you know of this in this informal way. I am very anxious to know what you have to say in answer to her specific charge.
‘And yes, I have seen Peggi Nollett. Frequently. And her work, on one occasion.’
‘Well, then. If you have een her you will know that I can have made no such – no such advances as she describes. Her skin is like a potato and her body is like a decaying potato, in all that great bundle of smocks and vests and knitwear and penitential hangings. Have you seen her legs and arms, Dr Himmelblau? They are bandaged like mummies, they are all swollen with strapping and strings and then they are contained in nasty black greaves and gauntlets of plastic with buckles. You expect some awful yellow ooze to seep oout between the layers, ready to be smeared on La Joie de vivre. And her hair, I do not think her hair can have been washed for some years. It is like a carefully preserved old frying-pan, grease undisturbed by water. You cannot believe I could have brought myself to touch her, Dr Himmelblau?’
‘It is difficult, certainly.’
‘It is impossible. I may have told her that she would be better if she wore fewer layers – I may even, imprudently – thinking, you understand, of potatoes – have said something about letting the air get to her. But I assure you that was as far as it went. I was trying against my instincts to converse with her as a human being. The rest is her horrible fantasy. I hope you will believe me, Dr Himmelblau. You yourelf are about the only almost-witness I can call in my defense.’
‘I do believe you,’ says Gerda Himmelblau, with a little sigh.
‘Then let that be the end of the matter,’ says Perry Diss. ‘Let us enjoy these delicious morsels and talk about something more agreeable than Peggi Nollett. These prawns are as good as I have ever had.’



http://www.sheilaomalley.com/?p=6739
The next book on the shelf is another short story collection by AS Byatt, and this one is called The Matisse Stories. This excerpt is from the last story in the collection “The Chinese Lobster”. Byatt takes the gloves off here about art theory, academia, political correctness, social mores – and the problem with lack of context. Context is everything. How do you study Matisse without context? In this story – the Dean of Women’s Studies has met up for dinner at a Chinese restaurant with a professor in her program – who has been accused of sexually assaulting a student. (The Dean has, in her possession, a horribly written – in terms of grammar and spelling – accusation from the student). There’s no real plot here – the two people just sit and talk over their food, as a lobster meanders about in a big tank behind them with open staring mute eyes. Perry Diss, the professor, is outraged – not just that he has been accused, but that he has been accused by an ignorant politically correct anorexic women’s studies nitwit, who hasn’t even TRIED to understand the work of Matisse. All the student sees is the fleshy naked bodies, the voluptuous females – and she hates it. She thinks the work is misogynistic. Perry Diss thinks: what a waste of an education. To see everything politically. What a waste. Missing the point of life. The students aren’t even able to SEE any more … because of all the “theory” surrounding such education. How does one LOOK at Matisse? THAT is the question. Perry Diss has reached the end of his rope with this kind of nonsense. And he also happens to love Matisse. He knows the student is ignorant, but he also begins to realize that the student is the one with the power here. All it takes is to make the accusation, true or not. However, very important: Perry Diss is no saint, and Hillelblau has a point. Oh, and Perry Diss also says inappropriate things about the student – as you can see in the excerpt below. He could easily be misunderstood. Nothing is simple in Byatt’s world, and those looking for nice little black and white representations of their own rigidity should surely look elsewhere. Byatt – as always – means to engage reality – not point a finger. She observes, and reports. I feel she does take sides, she’s on Perry’s side – on the side of art, pure, she is not neutral in the argument – yet she is also aware of the validity of the other side (all of Possession is like that). She concedes points all the time. That’s what makes good writing. Oh – and I like this story too because it’s funny. It’s a serious matter – but she writes in this rollicking free way – most of it is conversation, and you can just hear both of the voices.
Anyway, really interesting story – a topic very dear to my heart. Byatt knows this shit inside and out.

-----

— Я получила довольно неприятное письмо и вынуждена его с вами обсудить. Мне подумалось, что лучше говорить в, скажем так, неофициальной обстановке. Не знаю, известно ли вам, о чем пойдет речь…

Перри Дисс быстро пробежал глазами письмо и залпом выпил едва начатую кружку пива. Пожилой китаец тут же принес новую.

— Несчастная сучка, — вздохнул Перри Дисс. — Какая страшная каша у нее в голове. Я бы, ей-богу, приговорил к смерти того, кто усмотрел в ней искру таланта и направил на эту стезю.

Не произноси слово «сучка», поморщившись, мысленно приказала ему Герда Химмельблау.

— Вы помните описанный в жалобе эпизод? — осторожно поинтересовалась она.

— В какой-то мере, в какой-то мере… В предложенной здесь трактовке он мало узнаваем. Мы действительно встречались на прошлой неделе, чтобы обсудить отсутствие прогресса в ее диссертации; я бы сказал, наблюдается даже некоторый регресс — по сравнению с заявкой, которую я, впрочем, и в первоначальном виде не одобрил бы, так что никакой ответственности не несу. На сегодняшний день она позабыла даже то немногое, что якобы знала о Матиссе прежде. Не представляю, как можно дать ей ученую степень: она невежественна, ленива и с тупым упрямством движется неизвестно куда. Я счел своим долгом ей об этом сообщить. Доктор, мой опыт подсказывает, что наша с вами безмерная доброта наносит ленивым и невежественным студентам непоправимый вред. Мы носимся с ними как с писаной торбой, чуть ли грудью не кормим и не осмеливаемся просто назвать бездарь бездарью.

— Что ж, вполне возможно. Но она конкретно утверждает… Вы приходили к ней в студию…

— Да-да. Пришел однажды. Я не так жесток, как можно подумать. Я хотел заронить в ее душу сомнение. И эта часть ее повествования до некоторой степени похожа на правду, то есть на ту часть этих пренеприятнейших событий, которую я почитаю правдой. Я действительно говорил о том, что художники зачастую неспособны выразить себя вербально. Любой, кто проработал в этой сфере столько лет, подтвердит, что некоторые умеют оперировать словами, другие же — только материалами. Интересно, что не всегда заранее скажешь, кто к какой категории относится… Так или иначе, я пришел к ней в студию, чтобы взглянуть на ее так называемую Работу. Вот ведь напасть — еще одно слово-прилипала. «Так называемая». Расхожий современный термин для абсолютного уничижения.

— Ну и?..

— Ее работы ужасны! Отвратительны. Кощунственны. Вся студия — в которой бедняжка к тому же ест и спит — увешана дешевыми репродукциями Матисса. Сон. Розовая обнаженная женщина. Голубая обнаженная женщина. Большое синее платье. Музыка. Художник и его модель. Зорба на террасе. И все до единой загажены. Каким-то веществом органического происхождения, доктор, возможно, кровью или тушеным мясом, или испражнениями, да-да, я склоняюсь к последней версии, поскольку откуда ж в этой убогой конуре взяться более достойной грязи? Иногда она намеренно изменяет, искажает контуры тел или лиц своей пачкотней, иногда сажает кляксы, словно закидывает картину помидорами — может, и правда помидорами? — и еще яйцами. Но иногда картины просто исполосованы. Дерьмом в форме свастики! Это отвратительно. И убого.

— Отвращать и кощунствовать — ее цель, и она своего добилась, беспристрастно произнесла Герда Химмельблау.

— И что из этого? Разве цель — оправдание? — рев Перри Дисса испугал молодую китаянку, которая подошла зажечь восковые горелки под подставкой для тарелок. Девушка шарахнулась в сторону.

— В последнее время искусство традиционно несет элемент протеста, заметила доктор Химмельблау.

— Традиционного протеста, — громогласно уточнил Перри Дисс, и шея его налилась кровью. — Это в порядке вещей. Я и сам протестовал в былые дни, да и все мы не без греха, человек вообще не может состояться, если не внесет свою лепту в эпатаж, не подразнит гусей. Но в нашем случае я не приемлю совсем иное: претенциозную дешевку и леность! И мне кажется — уж простите, доктор, что эти какашки оскорбляют как раз то, что я почитаю священным, да-да, священным, хоть над этим словом наша маленькая сучка будет наверняка хохотать до упаду. Пускай бы она могла просто скопировать эти шедевры, эти сияющие… ну да ладно… так вот, если б она сумела хоть что-то сделать, если б разобралась в оттенках голубого, розового, белого, оранжевого и черного, да-да, черного! — и после этого почувствовала неодолимое желание осквернить картины, что ж, я уважал бы ее протест.

— Кстати, поосторожнее со словом «шедевры», — пробормотала доктор Химмельблау.

— Да знаю я эти реверансы, знаю. А вы все-таки послушайте! У нее же ушло не больше получаса, чтобы все загадить! Полчаса на все про все! И дольше эта дура на Матисса в жизни не смотрела! Она толком не помнит ни одного полотна, из наших бесед это ясно как день! Весь Матисс в ее воспаленном воображении сливается в одно чудовищное женское тело, пышущее мужской агрессией. Она ничего не видит! Ей не дано! И мы присвоим ей диплом за полчаса дерьмометания?

— Матисс, — вставила Герда Химмельблау, — иногда клал мазок и надолго задумывался, убирал холст на недели и даже месяцы, пока не поймет, куда класть следующий.

— Мне это известно.

— А вдруг… распределение… гм… испражнений на картине тоже требовало определенных размышлений? Вдруг она думала, куда класть следующую порцию?

— Чушь. Искусство я всегда отличу. И, поверьте, я внимательно выискивал хоть какую-то изюминку. Хотя бы юмор, визуальный юмор, рассчитанный на то, чтобы вызвать улыбку. Ничегошеньки! Намазано, наплюхано как попало. Ужас!

— Сделано в расчете вас растревожить. Цель достигнута.

— Доктор Химмельблау, а вы, собственно, на чьей стороне? Кстати, я читал вашу монографию о Мантенье. Примите самые лестные отзывы, это настоящий chef-d'oeuvre. А вот работы Пегги Ноллетт… Вам хоть доводилось их видеть?

— Я не болельщик, профессор Дисс, я декан женского студенческого сообщества. Я получила официальную жалобу и должна принять официальные меры. Сейчас такие времена, что это может оказаться крайне неприятным для меня, для факультета, для всего университета и для вас, профессор. Посвящая вас в ситуацию неофициальным образом, я превышаю свои полномочия. Но мне очень важно знать ваш ответ на конкретные обвинения. Что до Пегги Ноллетт — да, я ее видела. Довольно часто. И однажды видела ее работы.

— В таком случае… Вы сами понимаете, что… ну, не мог я… гм… заигрывать с ней так, как она описывает. У нее не кожа, а картофельная кожура! И само тело — гниющая картофелина. Оно гниет — там, внутри, под всеми этими рубашками, жилетками, вязаными балахонами и тюремными тряпками. А ее руки и ноги вы видели? Забинтованы как у мумии, перетянуты ремешками, веревками, закованы в поганые налокотники и наколенники… Да еще эти черные шоферские перчатки с крагами! И везде пряжки, пряжки, пряжки… Так и ждешь, что из-под них засочится какая-нибудь желтоватая гадость и она разотрет ее о картину «Радость жизни». А волосы! Она же несколько лет не мыла голову! Хранит, как старую засаленную сковородку, и не дай бог на этот жир попадет хоть капля воды! Неужели вы допускаете, доктор, что я до нее дотронулся?

— Да, представить трудно…

— Невозможно. Конечно, я вполне мог посоветовать ей поснимать с себя все лишнее, мог даже опрометчиво — думая, как вы понимаете, спасти картошку сказать что-то о воздухе, омывающем тело. Но, уверяю вас, не более того. Я пытался — вопреки собственному инстинкту — общаться с ней как с человеческим существом. А все прочее — плод ее больного воображения. Надеюсь, вы мне верите, доктор Химмельблау. Собственно, вы — тот единственный почти свидетель, которого я могу призвать для защиты.

— Я вам верю, — коротко вздохнув, произнесла Герда Химмельблау.

— Тогда давайте поставим на этом точку, — сказал Перри Дисс. — Давайте вкушать эти изысканные яства и говорить о вещах более приятных, чем Пегги Ноллетт. В жизни не пробовал более вкусных креветок.